|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Эротическая, но оптимистическая трагедия. |
|
|
На строительной площадке, расположившейся впритык к шестнадцатиэтажному дому, работа к исходу дня затихла. Колесный трактор с маленьким, почти игрушечным ковшом замер под сенью тополей. Пожилой механик стоял подле своего любимого стального детища и вертел в руках какую-то железяку из двигателя, которую нужно было прочистить, продуть, подладить. У его ног присела гладкая черная кошка с белой грудкой. Механик стоял недвижно, - уж очень был увлечен своим занятием с железками, любил он заниматься железками. Кошка встала, обошла пожилого мужчину по кругу и присела с другой стороны от него, ожидая внимания и ласки. Но механик любил кошек не так сильно, как он любил возиться с железками. Казалось, ничто не в силах отвлечь его от любимого дела. Он на минутку опустил правую руку, утомленную вкручиванием непослушного винтика, разминал пальцы, чтоб отдохнули, приподнял голову, чтобы осмотреться, раз уж, все равно, рука отдыхает. Разминаемые ритмичным движением пальцы правой руки замерли, вся фигура его застыла. Механик молча уставился туда, куда случайно попал взгляд. Меж густых веток деревьев и кустарников в окне первого этажа шестнадцатиэтажного дома он увидел мужчину и женщину в дверном просвете:
Мужчина и женщина обнимались и целовались, стоя в дверном проеме на пороге комнаты так, что могли бы смотреть сквозь окна в обе стороны - в то окно, что выходило на притихшую к вечеру строительную площадку, и в другое, что выходило во двор дома. Но они не смотрели ни туда и ни сюда, они смотрели друг другу в глаза. Они уже остались совершенно без одежды и целовались. В объятия друг другу их бросила страсть. Его вела ненасытная любовь к вожделенному образу с серо-голубыми глазами, которыми он уж давно и безнадежно был очарован. Ее - жажда наслаждения, от предвкушения которого она все более распалялась с каждым поцелуем, с каждым прикосновением его рук. Он гладил ее по грудям. Груди были тонкие и обвислые, бесформенные с большущими растянутыми серо-розовыми соскам. Поэтому он обычно любил эту женщину, держа ее сверху, чтобы груди свешивались, - тогда они приобретали хоть какую-то форму. Ему не нравилось ложиться на нее, когда она была снизу и когда груди растекались по ее телу, отчего он их почти не чувствовал. Сжигаемый страстной любовью он почему-то сегодня впервые заметил, какие у нее груди, а ведь прежде не замечал, прежде приспосабливался к их медузообразной бесформенности. Сейчас заметил. Почему? Молодой мужчина поспешил увлечь ее к окну на высокий громоздкий диван, продолжая гладить по бокам почти без талии и по животу. На животе виднелся большой рубец, оставшийся от операции по удалению аппендицита, и второй рубец поменьше от какой-то другой операции. Ему не нравились такие большие уродующие ее тело рубцы, но он невольно, не отдавая себе отчета в своих действиях ощупывал их, как порой бывает, что язык сам собой начинает ощупывать запломбированный зуб, свыкаясь с непривычной новой формой, вдруг появившейся во рту. Его руки сползли ниже, к рыжеватым редким волосам на лобке, к кривоватым худым ногам. "Вечно-то они у нее в синяках!" - мелькнуло в его голове, и он перевел внимание на ее ягодицы. Два полушария ягодиц были маленькими, похожими на вяленую сливу и, собственно говоря, не были полушариями. Книзу они заканчивались двумя слегка отвисающими выступами, которые про себя он называл курдюками. Она села на него, как в старину бояре садились на кол во время публичных казней. Ее плечи и голова в экстазе откинулись назад. Она больно уперлась кулачками в его грудь, а ногами стала перебирать, заелозила, выставив вверх бледные худые коленки, а пальцы ног коснулись его боков, уперлись в ребра. Он дотронулся рукой до ее ступни. Кривые мозолистые пальцы ног походили то ли на пять гномов, то ли на пять мелких и горбатых уродцев. Она захотела, чтобы он покрыл ее сверху, а сама легла грудью на грубую ребристую поверхность дивана. Он залез сверху и продолжил доводить ее до оргазма. Он старался отгонять от себя дурные мысли, ведь он знал что любит ее, что сгорает от своего ненасытного чувства, что страдает без нее, что постоянно хочет ее. Но только что, ложась на нее сверху со стороны спины он заметил, - как бы это сказать, - ну, он заметил, что ей следовало бы предварительно принять душ или подмыться, чего она заранее почему-то не сделала. И желание с каждым движением стало покидать его. Чем дальше он продолжал совершать известные мужские движения, тем больше его покидало желание. Он не мог ничего с собой поделать. Чувство к сероглазому образу оказалось бессильным перед постелью с этим самым образом, точнее, с этой женщиной, которая, все-таки, отличалась от той, которую он так любил в своем воображении. Вскоре и она заметила его слабость, повалила его на спину и забралась сверху валетом, пытаясь пробудить в нем желание своим излюбленным приемом. Но он ощущал только ее зубы, отчего желание прошло вовсе.
Когда с одной стороны дома смущенный механик и черная кошка с белой грудкой ушли в строительный вагончик, с другой стороны, в тихом дворике молодой мужчина, выйдя из подъезда, отпер капот своих "Жигулей" и принялся выкручивать грязную, всю в черном от дорожной пыли масле железяку. Он промывал ее бензином, продувал, протирал насухо тряпицей, регулировал, поворачивая винтик. Грязные железки одна за другой с каждым движением его рук становились чище, а потом начинали работать на своих местах четко и ровно. И чем больше он занимался этими железяками, тем чище, красивей и надежней они становились. Он работал с упоением. До глубокой ночи молодой мужчина возился с железками, пока не стемнело. А то бы он и дальше продолжал с ними заниматься.
Москва, июль 1998 г. |